Куда Обратиться По Поводу Телевизионной Антенны По Улице Вилора Трифонова Дом 3
Проблема характера в произведении Трифонова Дом на набережной
Повесть Трифонова «Дом на набережной», опубликованная журналом «Дружба народов» (1976, №1), — пожалуй, самая социальная его вещь. В этой повести, в его остром содержании, было больше «романного», чем во многих разбухших многострочных произведениях, горделиво обозначенных их автором как «роман».
Однако горькая ирония жизни состоит и в том, Что Ганчука и его жену, рассуждающих о мелкобуржуазной стихии, Трифонов наделяет отнюдь не пролетарским происхождением: Ганчук, оказывается, из семьи священника, а Юлия Михайловна с ее прокурорским тоном, как выясняется, — дочь разорившегося венского банкира.
Проблема характера в произведении Трифонова — Дом на набережной
2.2 Анализ спецификигероя в повести «Дом на набережной»
Писателя глубоко волновала социально-психологическаяхарактеристика современного общества. И, в сущности, все его произведения этогодесятилетия, героями которого были в основном интеллигенты большого города, — отом, как трудно порой сохранить человеческое достоинство в сложных, засасывающихпереплетениях повседневного быта, и о необходимости сберегать нравственныйидеал в любых обстоятельствах жизни.
Повесть Трифонова «Дом на набережной», опубликованнаяжурналом «Дружба народов» (1976, №1), — пожалуй, самая социальная его вещь. Вэтой повести, в его остром содержании, было больше «романного», чем во многихразбухших многострочных произведениях, горделиво обозначенных их автором как«роман».
Время в «Доме на набережной» определяет и направляет развитиесюжета и развитие характеров, временем проявляются люди; время — главныйрежиссер событий. Пролог повести носит откровенно символический характер исразу же определяет дистанцию: «… меняются берега, отступают горы, редеют иоблетают леса, темнеет небо, надвигается холод, надо спешить, спешить — и нетсил оглянуться назад, на то, что остановилось и замерло, как облако на краюнебосклона»[43]. Главное время повести — это социальное время, от которого герой повести чувствует свою зависимость. Этовремя, которое, беря человека в подчинение, как бы освобождает личность отответственности, время, на которое удобно все свалить. «Не Глебов виноват, и нелюди, — идет жестокий внутренний монолог Глебова, главного героя повести, — авремена. Вот путь со временами и не здоровается»[44].Это социальное время способно круто переменить судьбу человека, возвысить егоили уронить туда, где теперь, через 35 лет после «царствования» в школе, сидитна корточках спившийся, в прямом и переносном смысле слова опустившийся на дноЛевка Шулепников, потерявший даже свое имя «Ефим — не Ефим», гадает Глебов. Ивообще — он теперь не Шулепников, а Прохоров. Трифонов рассматривает время сконца 30-х годов по начало 50-х не только как определенную эпоху, но и какпитательную почву, сформировавшую такой феномен уже нашего времени, как ВадимГлебов. Писатель далек от пессимизма, не впадает он и в розовый оптимизм:человек, по его мнению, является объектом и — одновременно -субъектом эпохи,т.е. формирует ее.
Трифонов пристально следит за календарем, ему важно, чтоГлебов встретил Шулепникова «в один из нестерпимо жарких августовских дней 1972года», и жена Глебова аккуратно выцарапывает детским подчерком на банках свареньем: «крыжовник 72», «клубника 72».
Из горящего лета 1972 года Трифонов возвращает Глебова в тевремена, с которыми еще «здоровается» Шулепников.
Трифонов двигает повествование от настоящего к прошлому, и изсовременного Глебова восстанавливает Глебова двадцатипятилетней давности; носквозь один слой просвечивается другой. Портрет Глебова намеренно даетсяавтором: «Почти четверть века назад, когда Вадим Александрович Глебов еще небыл лысоватым, полным, с грудями, как у женщины, с толстыми ляжками, с большимживотом и опавшими плечами… когда его еще не мучили изжога по утрам, головокружения,чувстворазбитости во всем теле, когда его печень работала нормально ион мог, есть жирную пищу, не очень свежее мясо, пить сколько угодно вина иводки, не боясь последствий… когда он был скор на ногу, костляв, с длиннымиволосами, в круглых очках, обликом напоминал разночинца-семидисятника… в тевремена… был он сам непохожий на себя и невзрачный, как гусеница»[45].
Трифонов зримо, подробно вплоть до физиологии и анатомии, до«печенок», показывает, как время протекает тяжелой жидкостью через человека,похожего на сосуд с отсутствующим дном, подсоединенный к системе; как ономеняет его облик, его структуру; просвечивает ту гусеницу, из которой выпестоваловремя сегодняшнего Глебова — доктора наук, с комфортом устроившегося в жизни.И, опрокидывая действие на четверть века назад, писатель как бы останавливаетмгновения.
От результата Трифонов возвращается к причине, к корням, кистокам «глебовщины». Он возвращает героя к тому, что он, Глебов, больше всегоненавидит в своей жизни и о чем не желает теперь вспоминать, — к детству июности. А взгляд «отсюда», из 70-х годов, позволяет дистанционно рассмотреть неслучайные, а закономерные черты, позволяет автору сосредоточить свое влияние наобразе времени 30-40-х годов.
Трифонов ограничивает художественное пространство: в основномдействие происходит на небольшом пяточке между высоким серым домом наБерсеневской набережной, угрюмым, мрачным зданием, похожим на модернизированныйбетон, построенным в конце 20-х годов для ответственных работников (там живет сотчимом Шулепников, там находится квартира Ганчука), — и невзрачным двухэтажнымдомиком в Дерюгинском подворье, где обитает глебовское семейство.
Два дома и площадка между ними образует целый мир со своимигероями, страстями, отношениями, контрастным социальным бытом. Большой серыйдом, затеняющий переулок, многоэтажен. Жизнь в нем тожекак бырасслаивается, следуя поэтажной иерархии. Одно дело — огромная квартираШулепниковых, где можно кататься по коридору чуть ли не на велосипеде. Детская,в которой обитает Шулепников — младший, — мир, недоступный Глебову, враждебныйему; и, однако, его туда тянет. Детская Шулепникова экзотична для Глебова: оназаставлена «какой-то страшной бамбуковой мебелью, с коврами на полу, с висячимина стене велосипедными колесами и боксерскими перчатками, с огромным стекляннымглобусом, который вращался, когда внутри зажигалась лампочка, и со стариннойподзорной трубой на подоконнике, хорошо укрепленной на треноге для удобстванаблюдений»[46]. В этой квартире — мягкиекожаные кресла, обманчиво-удобные: когда садишься, опускаешься на самое дно,что происходит с Глебовым, когда отчим Левки допрашивает его о том, кто напалво дворе на его сына Льва, в этой квартире есть даже своя киноустановка.Квартира Шулепниковых — это особый, невероятный, по мнению Вадима, социальныймир, где мать Шулепникова может, например, потыкать вилкой торт и объявить, что«торт несвеж» — у Глебовых, напротив, «торт всегда был свеж», иначе и быть неможет, несвежий торт — совершенная нелепость для того социального слоя, ккоторому они принадлежат.
В этом же доме на набережной живет и профессорская семьяГанчуков. Их квартира, их среда обитания — другой социальный строй, тоже данныйчерез восприятия Глебова. «Глебову нравились запах ковров, старых книг, круг напотолке от огромного абажура настольной лампы, нравились бронированные допотолка книгами стены и на самом верху стоявшие в ряд, как солдаты, гипсовые бюстики»[47].
Опускаемся еще ниже: на первом этаже большого дома, вквартирке около лифта, живет Антон, самый одаренный из всех мальчиков, неугнетенный сознанием своего убожества, как Глебов. Здесь уже не просто,-испытания предостерегающе игровые, полудетские. Например, пройти по наружномукарнизу балкона. Или по гранитному парапету набережной. Или через Дерюгинскоеподворье, где властвуют знаменитые разбойники, сиречь — шпана из глебовскогодома. Мальчики даже организуют специальное общество по испытанию воли — ТОИВ.
То, что критика по инерции обозначает как бытовой фон прозы[48]Трифонова, здесь, в «Доме на набережной», держит структуру сюжета. Предметныймир отягощен содержательным социальным смыслом; вещи не аккомпанируютпроисходящему, а действуют; они и отражают судьбы людей, и влияют на них. Так,мы прекрасно понимаем род занятий и положение Шулепникова — старшего,устроившего Глебову форменный допрос в кабинете с кожаными креслами, покоторому он расхаживает в мягких кавказских сапогах. Так, мы точно представляемсебе жизнь и права коммуналки, в которой обитает семейство Глебовых, да и правасамого этого семейства, обратив внимание на такую, например, деталь вещногомира: бабушка Нина спит в коридоре, на топчане, и ее представлением о счастьеявляется покой и тишина («чтобы сутками не дренькали»). Перемена судьбынепосредственно связывается с переменой среды обитания, с переменой внешнего облика,которая в свою очередь определяет даже мировоззрение, как об этом ироничноговорится в тексте в связи с портретом Шулепникова: «Левка стал другимчеловеком — высокий, лобастый, с ранней пролысинкой, с темно-рыжими,квадратиком, кавказскими усиками, которые били не просто тогдашней модой, аобозначали характер, стиль жизни и, пожалуй, мировоззрение»[49].Так и лаконичное описание новой квартиры на улице Горького, где уже после войныпоселилась мать Левки с новым мужем, раскрывает всю подоплеку комфортной — вовремя тяжкой для быта всего народа войны — жизни этого семейства: «Убранствокомнат как-то заметно отлично от квартиры в большом доме: роскошь нонышней,старины больше и много всего на морскую тему. Там модели парусные на шкафу, тутморе в рамке, там морской бой чуть ли не Айвазовского — потом оказалось, чтовправду Айвазовского. »[50]. И опять Глебова гложетпрежнее чувство несправедливости: ведь «люди в войну последнее продавали»! Егосемейный быт резко контрастирует с бытом, украшенным памятной кистиАйвазовского.
Детали внешнего облика, портретов и особенно одежды Глебова иШулепникова тоже резко контрастны. Глебов постоянно переживает свою«заплатанность», невзрачность. У Глебова на курточке, например, огромнаязаплата, правда, очень аккуратно пришитая, вызывающая умиление влюбленной внего Сони. И после войны он опять «в своем пиджачке, в ковбойке, в заплатанныхбрюках» — бедный приятель начальственного пасынка, именинника жизни. «НаШулепникове была прекрасная, из коричневой кожи, с множеством молнийамериканская куртка». Трифонов пластически изображает закономерное перерождениечувства социальной неполноценности и неравенства в сложную смесь зависти инеприязни, желанию стать во всем подобным Шулепникову — в ненависть к нему. Трифоновпишет взаимоотношения детей и подростков как социальное.
Одежда, например, есть первый «дом», самый близкий кчеловеческому телу: первый слой, который отделяет его от внешнего мира,укрывает человека. Одежда так же определяет общественный статус, как и дом; иименно поэтому Глебов так ревниво относится и Левкиной курточке: она для негопоказатель другого социального уровня, недоступного образа жизни, а не простомодная деталь туалета, которую по молодости, и ему хотелось бы иметь. А дом — продолжение одежды, окончательная «отделка» человека, материализациястабильности его статуса. Вернемся к эпизоду отъезда лирического героя из домана набережной. Его семью переселяют куда-то к заставе, он исчезает из этогомира: «Те, кто уезжает из этого дома, перестают существовать. Меня гнетет стыд.Мне кажется, стыдно выворачивать перед всеми, на улице, жалкие внутренностинашей жизни». Вокруг ходит Глебов, по кличке Батон, как стервятник, оглядываяпроисходящее. Его волнует одно: дом.
«- А та квартира, — спрашивает Батон, — куда вы переедете,она какая?
«Не знаю», — говорю я.
… Батон спрашивает: »Сколько комнат? Три или четыре?
— «Одна», — говорю я.
— «И без лифта? Пешком будешь ходить?» — ему так приятноспрашивать, что он не может скрыть улыбку».[51]
Крушение чужой жизни приносит Глебову злобную радость, хотяон сам ничего не достиг, но другие лишились дома. Значит, не все так ужнамертво закреплено в этой, и у Глебова есть надежда! Именно дом определяет дляГлебова ценности человеческой жизни. И путь, который проходит Глебов в повести,- это путь к дому, к жизненной территории, которую он жаждет захватить, к болеевысокому социальному статусу, который он хочет обрести. Недоступность большогодома он чувствует крайне болезненно: «Глебов не очень — то охотно ходил в гостик ребятам, жившим в большом доме, не то что неохотно, шел-то с охотой, но и сопаской, потому что лифтеры в подъездах всегда смотрели подозрительно испрашивали: «Ты к кому?» Глебов чувствовал себя почти злоумышленником,пойманным с поличным. И никогда нельзя было знать, что ответ в квартире. »[52].
Возвращаясь к себе, в Дерюгинское подворье, Глебов«возбужденный, описывал какая люстра в столовой шулепниковской квартиры, икакой коридор, по которому можно ездить на велосипеде.
Отец Глебова, человектвердый и опытный, — убежденный конформист. Главное жизненное правило, которомуон учит Глебова, — осторожность –тоже носит характер «пространственного»самоограничения: «Дети мои, следуйте трамвайному правилу — не высовывайтесь!»И, следую своей мудрости, отец понимает неустойчивость жизни в большом доме,предостерегая Глебова: «Да неужто вы не понимаете, что без собственногокоридора жить куда просторней. Да я за тыщу двести рублей в том дом неперееду. »[53]. Отец понимаетнеустойчивость, фантасмогоричность этой «стабильности», он, естественно,испытывает страх по отношению к серому дому.
Маска балагурства и шутовства сближает отца Глебова сШулепниковым, оба они Хлестаковы: «Они были чем-то похожи, отец и ЛевкаШулепников». Врут они заливисто и беспардонно, получая истинное наслаждение отшутовского трепа. «Отец сказал, что видел в Северной Индии, как факир на глазахвыращивал волшебное дерево… А Левка сказал, что его отец однажды захватилшайку факиров, их посадили в подземелье и хотели расстрелять как английскихшпионов, но, когда утром пришли в подземелье, там никого не оказалось, кромепяти лягушек. — Надо было расстрелять лягушек, — сказал отец»[54].
Глебов охвачен серьезной, тяжелой страстью, тут не до шуток,не мелочь, а судьба, чуть ли не рак; его страсть сильнее даже его собственнойволи: «Ему не хотелось бывать в большом доме, и, однако, он шел туда всякийраз, когда звали, а то и без приглашения. Там было заманчиво, необыкновенно. »[55].
Поэтому Глебов столь внимателен и чуток к подробностямобстановки, столь памятлив на детали.
«- Я хорошо помню вашуквартиру, помню, в столовой был огромный, красного дерева буфет, а верхняячасть его держалась на тонких витых колонках. И на дверцах были какие-тоовальные майоликовые картинки. Пастушок, коровки. А?- говорит он уже послевойны матери Шулепникова.
«- Был такой буфет, — сказала Алина Федоровна. — Я уж о немзабыла, а ты помнишь.
— Молодец! — Левка шлепал Глебова по плечу. — Наблюдательность адская, память колоссальная»[56].
Глебов использует для достижения своей мечты все, вплоть доискренней привязанности к нему дочери профессора Ганчука, Сони. Лишь по началуон внутренне посмеивается, неужели она, бледная и неинтересная девица, может наэто рассчитывать? Но после студенческой вечеринки в квартире у Ганчуков, послетого, как Глебов отчетливо услышал, что кто-то желает «мырнуть» в ганчуковскомтереме, его тяжелая страсть обретает выход — надо действовать через Соню.«… Глебов остался ночью в квартире Сони и долго не мог заснуть, потому чтостал думать о Соне совсем иначе… Утром он стал совсем другим человеком. Онпонял, что может полюбить Соню». И когда сели завтракать на кухне, Глебов«посматривал вниз, на гигантскую излуку моста, по которому бежали машины и ползтрамвайчик, на противоположный берег со стеной, дворцами, елями, куполами — всебыло изумительно картинно и выглядело как-то особенно свежо и ясно с такойвысоты, — думал о том, что и в его жизни, по-видимому, начинается новое.
Каждый день за завтраком видеть дворцы с птичьего полета! Ижалить всех людей, всех без исключения, которые бегут муравьишками по бетоннойдуге там внизу!»[57]
У Ганчуков есть не толькоквартира в большом доме — есть и еще и дача, «сверхдом» в понимании Глебова,нечто еще более укрепляющее его в «любви» к Соне; именно там, на даче, ипроисходит между ними все окончательно: «он лежал на диване, старомодном, с валикамии кистями, закинув руки за голову, смотрел на потолок, обшитый вагонкой,потемневшей от времени, и вдруг — приливом всей крови, до головокружения — почувствовал, что все это может стать его домом и может быть, уже теперь — ещеникто не догадывается, а он знает — все эти пожелтевшие доски с сучками,войлок, фотографии, скрипящая рама окна, крыша, заваленная снегом, принадлежитему! Была такая сладкая, полумертвая от усталости, от хмеля, от всегоистома. »[58].
И когда уже после близости, после Сониной любви и признаний,Глебов остается в мансарде один, отнюдь не чувство — хотя бы привязанности илисексуального удовлетворения — переполняет Глебова: он «подошел к окну и ударомладони растворил его. Лесной холод и тьма опахнули его, перед самым окном веялахвоей тяжелая еловая ветвь, с шапкой сырого — в потемках он едва светился — снега.
Глебов постоял у окна, подышал, подумал: «И эта ветвь — моя!»
Теперь он на верху, и взгляд сверху вниз есть отражение егонового взгляда на людей — «муравьишек». Но жизнь оказалась сложнее, обманчивей,чем представлялось Глебову — победителю; отец- то в своей трамвайной мудрости вчем-то был прав: Ганчук, у которого Глебов пишет дипломную работу, знаменитыйпрофессор Ганчук пошатнулся.
И тут происходит главное, уже не детское, не шуточноеиспытание героя. Те, решения испытания воли как бы предвещали то, что случитсяпотом. Это было сюжетным предвосхищением роли Глебова в ситуации с Ганчуком.
Вспомнил: мальчики предложили Глебову вступить в тайноеобщество испытания воли, и Глебов обрадовался, но ответил совершеннозамечательно: «… рад вступить в ТОИВ, но хочет быть вправе когда угодно изнего выйти. То есть хотел быть членом нашего общества и одновременно не бытьим. Вдруг обнаружилась необыкновенная выгода такой позиции: он владел нашейтайной, не будучи полностью с нами… Мы оказались у него в руках».
Во всех детских испытаниях Глебов стоит чуть в стороне, ввыгодной и «выходной» позиции и вместе, и как бы отдельно. «Он был совершенноникакой, Вадик Батон, — вспоминает лирический герой. — Но это, как я понялвпоследствии, редкий дар: быть никаким. Люди, умеющие быть никакими, продвигаютсядалеко»[59].
Однако здесь звучит голос лирического героя, а отнюдь неавторская позиция. Батон только с первого взгляда «никакой». На самом же делеон отчетливо проводит в жизнь свою линию, удовлетворяет свою страсть,добивается любыми способами того, чего хочет. Вадик Глебов «вползает» наверх снастойчивостью, равновеликой роковому «опусканию» Левки Шулепникова вниз, насамое дно, все ниже и ниже, вплоть до крематория, где он служит теперьпривратником, сторожем царства мертвых — его уже как бы и не существует в живойжизни, и даже имя у него другое — Прохоров; поэтому и его телефонный звоноксегодня, жарким летом 1972 года, кажется Глебову звонком с того света.
Так вот, в самый моментглебовского торжества и победы, достижения цели (Соня-невеста, дом почти свой,кафедра обеспечена) Ганчука обвиняют низкопоклонстве и формализме и хотят приэтом использовать Глебова: от него требуется публичный отказ от руководителя.Мысль Глебова мучительно суетится: ведь зашатался не просто Ганчук, заколебалсявесь дом! И он, как истинный конформист и прагматик, понимает, что дом теперьнадо себе обеспечивать как-то иначе, другим путем. Но так как Трифонов пишет непросто подлеца и карьериста, а именно конформиста, то начинается самообман. ИГанчук-то, убеждает себя Глебов, не столь хорош и правилен; и в нем естьнеприятные черты. Так и в детстве уже было: когда Шулепников — старший ищет«виновных в избиении его сына Льва», ищет зачинщиков, Глебов выдает их, утешаясебя, однако, вот чем: «В общем-то, он поступил справедливо, наказаны будутплохие люди. Но осталось неприятное чувство — как будто он, что ли, кого-топредал, хотя он сказал чистую правды про плохих людей»[60].
Глебов не хочет выступать против Ганчука — и не можетизбежать выступления. Он понимает, что сейчас выгоднее быть с теми, кто «катетбочку» на Ганчука, — но хочет остаться чистеньким, в стороне; «лучше всегооттянуть, залатать всю эту историю». Но оттягивать бесконечно -невозможно. ИТрифонов подробно анализирует ту иллюзию свободного выбора (испытание воли!),которую выстраивает самообманный рассудок Глебова: «Это было, как на сказочномраспутье: прямо пойдешь — голову сложишь, налево пойдешь — коня потеряешь,направо — тоже какая-то гибель. Впрочем, в некоторых сказках: направо пойдешь,- клад найдешь. Глебов относится к особой породе бактерий: готов был топтатьсяна распутье до последней возможности, до той конечной секундочки, когда падаютнасмерть от изнеможения. Богатырь — выжидатель, богатырь — тянульщик резины.Что это было -… растерянность перед жизнью, что постоянно, изо дня в день,подсовывает большие и малые распутья?»[61] В повести возникаетиронический образ дороги, на которой стоит Глебов: дороги, которая никуда неведет, то есть тупика. У него только один путь — наверх. И только этот путьосвещает ему путеводная звезда, судьба, на которую Глебов, в конце концов,положился. Он отворачивается к стене, устраняется (в переносном и в буквальномсмысле слова, лежит у себя дома на кушетке) и ждет.
Совершим небольшой шаг в сторону, обратимся к образу Ганчука,играющему столь существенную роль в сюжете повести. Именно образ Ганчука,считает Б. Панкин, в целом расценивающий повесть как «самую удачную» средигородских повестей Трифонова, является «интересным, неожиданным». В чем жевидит своеобразие образа Ганчука Б. Панкин? Критик ставит его в один ряд сСергеем Прошкиным и Гришей Ребровым, «как еще одну ипостась типа». Позволю себедлинную цитату из статьи Б.Панкина, в которой ясно обозначено егопонимание образа: «… Ганчуку… суждено было воплотить в собственной судьбе исвязь времен, и их разрыв. Он родился, начал действовать, вызрел и проявил себякак личность именно в ту пору, когда возможность проявить и отстоять себя исвои принципы (отстоять или погибнуть) было у человека больше, чем в иныевремена… бывший красный конник, рубака превратился сначала в студента-рабфаковца, потом в преподавателя и ученого. Закат же его карьеры совпал спорой, к счастью, кратковременной, когда нечестности, карьеризму,приспособленчеству, рядясь в одежды благородства и принципиальности, легче былоодерживать свои жалкие, призрачные победы… И мы видим, как, он, и нынеостающийся рыцарем без страха и упрека, и сегодня пытающийся, но тщетно,одолеть своих врагов в честном поединке, тоскует по тем временам, когда он небыл столь безоружен».[62]
Верно обрисовав биографию Ганчука, критик, на мой взгляд,поспешил с оценкой. Дело в том, что «рыцарем без страха и упрека» Ганчуканазвать никак нельзя, исходя из полного объема информации о профессоре — рубаке, который мы получаем в тексте повести, а уже вывод о том, что на Ганчукестроится позитивная авторская программа, и совсем бездоказателен.
Обратимся к тексту. В откровенных и непринужденных беседах сГлебовым профессор «с наслаждением рассказывает «о попутчиках, формалистах,рапповцах, Пролеткульте… помнил всякие изгибы и перипетии литературных боевдвадцатых — тридцатых годов»[63].
Трифонов раскрывает образ Ганчука через его прямую речь: «Тутмы нанесли удар беспаловщине… Это был рецидив, пришлось крепко ударить «Мыдали им бой. », «Кстати, мы обезоружили его, знаете каким образом?» Авторский комментарийсдержан, но многозначителен: «Да, то были действительно бои, а не ссоры. Истинноепонимание вырабатывалось в кровавой рубке»[64]. Писатель отчетливо даетпонять, что Ганчук пользовался в литературных дискуссиях методами, мягкоговоря, не чисто литературного порядка: не только в теоретических спорахутверждалась им истина.
С того момента, когда Глебов решает «вползти» в дом,используя Соню, он начинает бывать у Ганчуков каждый день, сопровождает старогопрофессора на вечерних прогулках. И Трифонов дает подробную внешнююхарактеристику Ганчука, перерастающую в характеристику внутреннего образапрофессора. Перед читателем возникает не «рыцарь без страха и упрека», ачеловек, удобно расположившийся в жизни. «Когда он надевал каракулевую шапку,влезал в белые, обшитые кожей шоколадного цвета бурки и в длиннополую шубу,подбитую лисьим мехом, он становился, похож на купца из пьес Островского. Ноэтот купец, неторопливо, размеренными шажками гулявший по вечерней пустыннойнабережной, рассказывал о польском походе, о разнице между казачьей рубкой иофицерской, о беспощадной борьбе с мелкобуржуазной стихией и анархиствующимиэлементами, а также рассуждал о творческой путанице Луначарского, колебанияхгорького, ошибках Алексея Толстого.
И обо всех… говорил хотя и почтительно, но с оттенкомтайного превосходства, как человек, обладающий каким-то дополнительнымзнанием».
Критическое отношение автора к Ганчуку очевидно. Ганчук,например, совершенно не знает и не понимает современной жизни окружающих людей,заявляя: «Через пять лет, каждый советский человек будет иметь дачу». Оравнодушии и к тому, как ощущает себя на двадцатипяградусном морозесопровождающий его в студенческом пальтишке Глебов: «Ганчук сладостно синел иотдувался в своей душегрейной шубе»[65].
Однако горькая ирония жизни состоит и в том, Что Ганчука иего жену, рассуждающих о мелкобуржуазной стихии, Трифонов наделяет отнюдь непролетарским происхождением: Ганчук, оказывается, из семьи священника, а ЮлияМихайловна с ее прокурорским тоном, как выясняется, — дочь разорившегосявенского банкира.
Как и тогда, в детстве, Глебов предал, но поступил, как емуказалось, «справедливо» с «плохими людьми», так и сейчас ему предстоит предатьчеловека, видимо не самого лучшего.
Но Ганчуки — жертва в сложившейся ситуации. И это, что жертва- не самая симпатичная личность, не меняет подлого единства дела. Более того,нравственный конфликт лишь усложняется. И, в конце концов, самой большой ибезвинной жертвой оказывается светлая простота, Соня. Трифонов, как мы ужезнаем, иронически определил Глебова как «богатыря -тянульщика резины»,лжебогатыря на распутье. Но и Ганчук — тоже лжебогатырь: « крепенький, толстыйстаричок с румяными щечками казался ему богатырем и рубакой, ЕрусланомЛазаревичем»[66]. «Богатырь», «купец изпьес Островского», «рубака», «румяные щечки» — вот те определения Ганчука,которые ничем не опровергнуты в тексте. Его жизнеустойчивость, физическаястабильность феноменальны. Уже после разгрома на ученом совете, с блаженством иподлинной увлеченностью Ганчук поедает пирожные — наполеон. Даже навещая могилудочери — в финале повести, он торопится, скорее, домой, чтобы поспеть ккакой-то телевизионной передаче… Персональный пенсионер Ганчук переживет всенападки, они не задевают его «румяных щечек».
Конфликт в «доме на набережной» между, «порядочнымиГанчуками, ко всему относящимися с «оттенком тайного превосходства», иДрузяевым-Ширейко, к которым внутренне примыкает Глебов, меняющий Ганчука наДрузяева, как бы на новом витке возвращает конфликт «обмена» — междуДмитриевыми и Лукьяновыми. Фарисейство Ганчуков, презирающих людей, но живущихименно таким образом, который они на словах презирают, так же мало симпатичноавтору, как и фарисейство Ксении Федоровны, для которой другие «низкие» людивычищают выгребную яму. Но конфликт, который в «Обмене» носил преимущественноэтический характер, здесь, в «Доме на набережной», становится конфликтом нетолько нравственным, но и идеологическим. И в этом конфликте, казалось бы.Глебов расположен точно посередине, на распутье, он может повернуться и так иэдак. Но Глебов ничего не хочет решать, за него решает вроде бы судьба накануневыступления, которого так требует от Глебова Друзяев, умирает бабушка Нина — незаметная, тихонькая старушка с пучком пожелтевших волос на затылке. И всерешается само собой: Глебову никуда не надо идти. Однако предательство всеравно уже свершилось, Глебов занимается откровенным самообманом. Это понимаетЮлия Михайловна: «Лучше всего, если вы уйдете из этого дома. ». Да и дома-тодля Глебова здесь больше нет, он разрушился, распался, дом теперь надо искать вдругом месте. Так завершается, закольцовывается один из главных моментовповести: «Утром, завтракая на кухне и глядя на серую бетонную излуку моста. Начеловечков, автомобильчики, на серо-желтый, с шапкою снега дворец на противоположнойстороне реки, он, сказал, что позвонит после занятий и придет вечером. Онбольше не пришел в тот дом никогда»[67].
Дом на набережной исчезает из жизни Глебова, дом, казавшийсястоль прочным, на самом деле оказался хрупким, ни от чего не защищенным, онстоит на набережной, на самом краю суши, у воды, и это не просто случайное местоположение,а намеренно выброшенный писателем символ.
Дом уходит под воду времени, как некая Атлантида, со своимигероями, страстями, конфликтами: «волны сомкнулись над ним» — эти слова,адресованные автором Левке Шулепникову, можно отнести и ко всему дому. Один задругим исчезают из жизни его обитатели: Антон и Химиус погибли на войне,старший Шулепников был найден мертвым при не проясненных обстоятельствах, ЮлияМихайловна умерла, Соня сначала попала в дом для душевнобольных и тожескончалась… «Дом рухнул».
С исчезновение дома намеренно забывает все и Глебов, нетолько уцелевший при этом потопе, но и достигший новых престижных времен именнопотому, что «он старался не помнить, то, что не помнилось, переставалосуществовать». Он жил тогда «жизнью, которой не было», -подчеркивает Трифонов.
Не хочет помнить не только Глебов — ничего не хочет помнить иГанчук. В финале повести неизвестный лирический герой, «я», историк, работающийнад книгой и 20-х годах, разыскивает Ганчука: «Ему было восемьдесят шесть. Онссохся, сощурился, голова ушла в плечи, но на скулах еще теплился неизбитый доконца ганчуковский румянец»[68]. И в рукопожатии егоощущается «намек на прежнюю мощь». Неизвестный жаждет расспросить Ганчука опрошлом, но наталкивается на упорное сопротивление. «И дело не в том, чтопамять старца слаба. Он не хотел вспоминать».
Л. Терканян совершенно справедливо замечает, что повесть «Домна набережной» построена «на интенсивной полемике с философией забвения, слукавыми попытками спрятаться за «времена». В этой полемике -перл произведения»[69].То, что Глебов и иже с ним пытаются забыть, выжечь в памяти, восстанавливается всейтканью произведения, и подробная описательность, присущая повести, естьхудожественное и историческое свидетельство писателя, воссоздающего прошлое, противостоявшегозабвению. Позиция автора выражена в стремлении восстановить, ничего не забыть,все увековечить в памяти читателя.
Действие повести разворачивается сразу в нескольких временныхпластах: начинается 1972 годом, затем опускается в предвоенные годы; потомосновные события падают на конец 40-х начало 50-х годов; в финале повести — 1974 год. Голос автора звучит, открыто только однажды: в прологе повести,задавая историческую дистанцию; после вступления все события приобретаютвнутреннюю историческую завершенность. Живая равноценность разных слоев временив повести очевидна; ни один из слоев не дан абстрактно, намеком, он развернутпластически; каждое время в повести имеет свой образ, свой запах и цвет.
В «Доме на набережной» Трифонов сочетает и разные голоса вповествовании. Большая часть повести написана от третьего лица, но вбесстрастное протокольное исследование глебовской психологии вплетаетсявнутренний голос Глебова, его оценки, его размышления. Более того: как точно отмечаетА.Демидов, Трифонов «вступает с героем в особый лирический контакт». Какова жецель этого контакта? Осудить Глебова — слишком простая задача. Трифонов ставитсвоей целью исследование психологии и жизненной концепции Глебова, что ипотребовало столь тщательного проникновения в микромир героя. Трифонов следуетза своим героем как тень его сознания, погружаясь во все закоулки самообмана,воссоздает героя изнутри его самого. Повесть «Дом на набережной» стала дляписателя поворотной во многих отношениях. Трифонов резко переакцентируетпрежние мотивы, находит новый не исследованный ранее в литературе тип,обобщающий социальное явление «глебовщины», анализирует социальные изменениячерез отдельно взятую человеческую личность. Идея обрела, наконец,художественное воплощение. Ведь рассуждения Сергея Троицкого о человеке какнити истории можно отнести и к Глебову, он и есть та нить, которая из 30-хгодов протянута в 70-е годы, уже в наше время. Исторический взгляд на вещи,выработанный писателем в «Нетерпении», на близком к современности материаледает новый художественный результат. Трифонов становится историком — летописцем, свидетельствующим о современности. Но не только в этом заключаетсяроль «Дома на набережной» в творчестве Трифонова. В этой повести писательподверг критическому переосмыслению свое «начало» — повесть «Студенты».Анализируя в первых главах книги эту повесть, мы уже обращались к сюжетныммотивам и героям, как бы перешедшим из «Студентов» в «Дом на набережной».Перенос сюжета и переакцентировка авторского отношения подробно прослежена в статьеВ. Кожеинова «Проблема автора и путь писателя».
Обратимся также кважному, на наш взгляд, частному вопросу, затронутому В. Кожеиновым ипредставляющим не только сугубо филологический интерес. Этот вопрос связан собразом автора в «Доме на набережной». Именно в голосе автора, считает В.Кожеинов, незримо присутствуют в «Доме на набережной» давнишние «Студенты».«Автор, — пишет В. Кожеинов, оговариваясь, что это не имперический Ю.В.Трифонов, а художественный образ, — одноклассник и даже приятель ВадимаГлебова… Он тоже герой повести отрок, а затем юноша… с благодарнымиустремлениями, несколько сентиментальный, расслабленный, но готовый бороться засправедливость».
«… Образ автора, неоднократно появляющийся в предысторииповести, полностью отсутствует при развертывании ее центральной коллизии. Но всамых острых, кульминационных сценах редуцируется, почти совсем заглушаетсядаже и самый голос автора, который достаточно отчетливо звучит в остальномповествовании».[70] В. Кожеинов подчеркиваетименно то, что Трифонов не корректирует голос Глебова, его оценкипроисходящего: «Голос автора существует здесь, в конце концов, как бы толькодля того, чтобы со всей полнотой воплотить позицию Глебова и донести его словаи интонации. Так именно и только Глебов создает образ Красниковой. И этотмалоприятный образ никак не корректируется голосом автора. Неизбежно получаетсятак, что голос автора в той или иной степени солидаризируется здесь голосомГлебова».[71]
В лирических отступлениях звучит голос некого лирического«я», в котором Кожеинов видит образ автора. Но это лишь один из голосовповествования, по которому нельзя судить исчерпывающе об авторской позиции поотношению к событиям, и тем более, к самому себе в прошлом — ровеснику Глебова,автору повести «Студенты». В этих отступлениях прочитываются некоторыеавтобиографические детали (переезд из большого дома на заставу, потеря отца ит.д.). Однако Трифонов специально отделяет этот лирический голос от голосаавтора — повествователя. Свои обвинения по адресу автора «Дома на набережной»В. Кожеинов подкрепляет не литературоведчески, а фактически, прибегая к своимсобственным биографическим воспоминаниям и к биографии Трифонова как каргументу, подтверждающему его, Кожеинова, мысль. В. Кожеинов начинает своюстатью со ссылки на Бахтина. Прибегнем к Бахтину и мы «Самым обычным явлениемдаже в серьезном и добросовестном историко-литературном труде является черпатьбиографический материал из произведений и, обратно, объяснять биографией данноепроизведение, причем совершенно достаточными представляются чисто фактическиеоправдания, то есть попросту совпадение фактов жизни героя и автора, — замечаетученый, — производятся выборки, претендующие иметь какой-то смысл, целое герояи целое автора при этом совершенно игнорируются и, следовательно, игнорируетсяи самый существенный момент форма отношения к событию, форма его переживания вцелом жизни и мира». И далее: «Мы отрицаем, тот совершенно беспринципный, чистофактический подход к этому, который является единственно господствующим внастоящее время, основанный на смешении автора — творца, момента произведения,а автора — человека, момента этического, социального события жизни, и нанепонимании творческого принципа отношения автора к герою, в результатенепонимание и искажение в лучшем случае передача голых фактов этической, биографическойличности автора. »[72] Прямое сопоставлениефактов биографии Трифонова с авторским голосом в произведении представляетсянекорректным. Позиция автора отличается от позиции любого героя повести, в томчисле и лирического. Он никак не разделяет, скорее, опровергает, например,точку зрения лирического героя на Глебова («н был совершенно никакой»), подхваченнуюмногими критиками. Нет, Глебов — очень определенный характер. Да, голос автораместами как бы сливается с голосом Глебова, вступая с ним в контакт. Но наивноепредложение, что он разделяет позицию Глебова по отношению к тому или иномуперсонажу, не подтверждается. Трифонов, повторю еще раз, исследует Глебова,подсоединяется, а не присоединяется к нему. Не голос автора корректирует словаи мысли Глебова, а сами объективные действия и поступки Глебова корректируют их.Жизненная концепция Глебова выражена не только в прямых его размышлениях,потому что зачастую они иллюзорны и самообманы. (Ведь Глебов, например,«искренне», мучается над тем, идти ли ему выступать по поводу Ганчука.«Искренне» он убедил себя в любви к Соне: «И он думал так искренно, потому чтоказалось твердо, окончательно и не чего другого не будет. Их близость делаласьвсе тесней. Он не мог прожить без нее и дня».). Жизненная концепция Глебовавыражена в его пути. Результат Глебовым важен, овладение жизненнымпространством, победа над временем которое топит многих, и Дородновых, иДрузяевых в том числе, — они лишь были, а он есть, радуется Глебов. Онвычеркнул прошлое, а Трифонов его скрупулезно восстанавливает. Именновостанавливает, противостоящем забвению, и состоит авторская позиция.
Далее В. Кожеинов упрекает Трифонова в том, что «голос авторане осмелился, если можно так выразиться, откровенно выступить рядом с голосомГлебова в кульминационных сценах. Он предпочел устраниться вообще. И этопринизило общий смысл повести.[73]. Но именно «открытоевыступление» и принизило бы смысл повести, превратило ее в частный эпизодличной биографии Трифонова! Рассчитываться с самим собой Трифонов предпочел своимспособом. Новый, исторический взгляд, на прошлое, включая в исследование«глебовщины» и его самого. Трифонов не определял и не выделял себя — прошлого — от того времени, которое он пытался постичь и образ которого он написал зановов «Доме на набережной».
Глебов выходец из социальных низов. А негативно изображатьмаленького человека, не сочувствовать ему, а дискредитировать его, по большомусчету не в традициях русской литературы. Гуманистический пафос гоголевской«Шинели» никогда не мог сводиться к облечению героя заеденного жизнью. Но такбыло до Чехова, который пересмотрел эту гуманистическую составляющую ипродемонстрировал то, что смеяться можно над кем угодно. Отсюда у негостремление показать, что маленький человек сам виноват в своем недостойномположении («Толстый и тонкий»).
Трифонов в этом плане идет за Чеховым. Конечно, сатирическиестрелы в адрес обитателей большого дома тоже есть, а развенчание Глебова иглебовщины — это еще одна ипостась развенчания так называемого маленькогочеловека. Трифонов, демонстрирует какой степенью низости может, в итогеобернуться вполне законное чувство социального протеста.
В «Доме на набережной»Трифонов обращается, как свидетель к памяти своего поколения, которую хочетперечеркнуть Глебов («жизнь, которой не было»). И позиция Трифонова выражена, вконечном счете, через художественную память, стремящуюся ксоциально-историческому познанию личности и общества, кровно связанных временеми местом.
Повесть Ю.Трифонова «Дом на набережной» стал завершением «московского цикла» повестей(1976). Его публикация стала событием литературной и общественной жизни. Напримере судьбы одного из жильцов знаменитого московского дома, в котором жилисемьи партийных работников (в т.ч. и семья Трифонова во времена его детства),писатель показал механизм формирования конформистского общественного сознания.История преуспевающего критика Глебова, не вступившегося когда-то за своегоучителя-профессора, стала в романе историей психологического самооправданияпредательства. В отличие от героя, автор отказывался оправдывать предательствожестокими историческими обстоятельствами 1930-1940-х годов.
Повесть «Домна набережной» стала для писателя поворотной во многих отношениях. Трифоноврезко переакцентирует прежние мотивы, находит новый, не исследованный ранее влитературе тип, обобщающий социальное явление «глебовщины», анализируетсоциальные изменения через отдельно взятую человеческую личность. Идея обрела,наконец, художественное воплощение. Ведь рассуждения Сергея Троицкого очеловеке как нити истории можно отнести и к Глебову: он и есть та нить, котораяиз 30-х годов протянута в 70-е годы. Исторический взгляд на вещи, выработанныйписателем в «Нетерпении», на близком к современности материале дает новыйхудожественный результат: Трифонов становится историком – летописцем,свидетельствующим о современности.
К какому бы материалу он не обращался, будь то современность,время гражданской войны, 30-е годы XX века или 70-е годы позапрошлого, перед ним стояла, прежде всего, проблемавзаимоотношений личности об общества, а значит их взаимной ответственности.Трифонов был моралистом, — но не в примитивном смысле этого слова; не ханжойили догматиком, нет, — он полагал, что человек несет ответственность за своипоступки, из которых складывается история народа, страны, а общество, коллективне может, не имеет права пренебрегать судьбой отдельного человека. Трифоноввоспринимал современную действительность как эпоху и настойчиво искал причиныизменения общественного сознания, протягивая нить все дальше и дальше — вглубьвремени. Трифонову было свойственно историческое мышление; каждое конкретноесоциальное явление он подвергает анализу, относясь к действительности каксвидетель и историк нашего времени и человек, кровно вросший в русскую историю,неотделимый от нее. В то время как «деревенская» проза искала свои корни иистоки, Трифонов тоже искал свою «почву». «Моя почва — это все, чем Россияперестрадала!» — под этими словами своего героя мог подписаться и сам Трифонов.Действительно, это была его почва, в судьбе и страданиях страны складываласьего судьба. Более этого: эта почва стала питать корневую систему его книг.Поиски исторической памяти объединяют Трифонова с отдельными авторами 70-хгодов прошлого века. При этом его память была и его «домашней», семейнойпамятью — чисто московская черта, — не отделимой от памяти страны. Вот как онописывает последнюю встречу лирического героя «Дома на набережной» с одним измальчиков — друзей детства, с Антоном: он сказал, что через два дня эвакуируетсяс матерью на Урал, и советовался, что с собой взять: дневники,научно-фантастический роман или альбомы с рисунками. Его заботы казались мнепустяками. О каких альбомах, каких романах можно было думать, когда немцы напороге Москвы? Антон рисовал и писал каждый день. Из кармана его курточкиторчала согнутая вдвое общая тетрадка. Он сказал: «Я и эту встречу в булочнойзапишу. И весь наш разговор. Потому что это все важно для истории».
Трифонов был узнаваем,найдя исключительно свою интонацию, которой нельзя было спутать ни с чьей инойи которая привязывалась накрепко — не отодрать… И в этой вот трифоновскойскользящей интонации, в мелодике фразы, которую он старался нагружать как можнобольше, конфликт растворялся, как вода в песке; безнадежность, которая была унего, не становилась роковой. В ней был своего рода комфорт, даже если не былоутешения.
Трифонов, по сути,совершил невозможное — он создал уникальную, в своем роде совершеннуюхудожественную систему, в которой умолчания вынужденные столь же органичны,столь же естественно вплетены в ткань произведения, как и умолчания, идущие отэстетических задач. Читательское понимание было ему важно. Понимание — исознание того, что он может воздействовать на умы. А раз может — значит, идолжен.
Юрий ВалентиновичТрифонов вошел в историю русской литературы ХХ века как основоположник городскойпрозы и заслужил репутацию творца уникального художественного мира, не вписывающегосяв жесткие рамки групп и направлений.
Куда Обратиться По Поводу Телевизионной Антенны По Улице Вилора Трифонова Дом 3
Продолжаем наблюдать, за уже ставшим постоянным героем нашей «стены почета», БМВ. Соседи в сообщения группы отправляют нам фото.
Вероятно водитель пытается оставить плохие воспоминания о его авто у ВСЕХ жителей района.
На фото его новое место обитания.
Пусть мамы с колясками сами придумывают как там просочится.
А дети, идущие в школу, пусть появляются на дороге неожиданно для других машин.
«Есть у нас соседи-водители, у которых 2 машины в семье или больше. Некоторые находят парковочный карман чуть больше и паркуют два автомобиля друг за другом. Молодцы! Экономия места и всегда парковочное место есть.
Но есть среди вышеуказанных и бессовестные люди, которым абсолютно наплевать на остальных.
Например, автовладелец занял такое место одним автомобилем. Приезжает на втором автомобиле, видит свободное место с другой стороны дома или поближе к подъезду и паркует машину уже туда. То есть занимает двойное место первой машиной и плюс еще одно место второй машиной.
А когда приезжает вечером и видит, что мест нет у подъезда, то отодвигает первый автомобиль поглубже и паркует второй автомобиль на двойное место.
Такие водители не являтся основной причиной отсутствия парковок в нашем районе, но совесть то где-то должна быть.
Коллективные антенны для приёма цифрового эфирного телевизионного вещания в многоквартирных домах
В России с 1 октября вступит в силу запрет на хостелы в многоквартирных домах Депутаты Госдумы в окончательной редакции приняли закон о запрете хостелов в многоквартирных домах. С 1 октября 2022 года в России будет запрещено размещать хостелы или гостиницы в жилых помещениях многоквартирных домов. Помещение под го.
Общими усилиями. «Жилищник» приглашает смолян на субботник Первый весенний субботник состоится 6 апреля в 9:00. Специалисты Управляющей компании запланировали большой фронт работ по комплексной очистке дворов после зимнего периода. Субботник пройдёт во всех районах города-героя. Отметим, что помимо придворов.
Куда Обратиться По Поводу Телевизионной Антенны По Улице Вилора Трифонова Дом 3
С нами можно сберечь нервы! Обращаясь к нам, вы не переживаете о юридической чистоте недвижимости. Наша риэлторская компания (Красногорск) очень внимательно относится ко всем проверкам. Благодаря этому мы не подводим своих клиентов и не заставляем их самостоятельно устранять возникшие проблемы.
Мы работаем только в Красногорском районе. Это значит, что мы знаем все о реализуемых здесь объектах и готовы предложить вам лучшие, соответствующие многочисленным пожеланиям. Наше риэлторское агентство работает для того, чтобы все клиенты оставались довольны.
Коллективные антенны и переход на цифру в Восточном
Аллею Героев в Омутнинске ожидает благоустройство Общее количество участников рейтингового голосования составило 2384 человека, что составляет 10,6 % от общего количества жителей города. Установленный областью барьер удалось преодолеть. Стоит также сказать, что растянутость в сроках голосования и голосование на местах принесл.
В Тюменской области серебряные волонтеры помогают перейти на цифровое телевидение Больше тысячи серебряных добровольцев региона, а также 300 участковых специалистов по социальной работе стали участниками информационно-разъяснительной кампании по вопросам перехода на цифровое телевидение.В департаменте социального развития Т.
Куда Обратиться По Поводу Телевизионной Антенны По Улице Вилора Трифонова Дом 3
Кроме этой сетки мы выпускали еще очень много разной продукции. Был в нашем цеху механический участок — токарные, фрезерные, сверлильные станки. Все станки были в таком состоянии, что об этом лучше промолчать. Но ради собственной безопасности сами зэки — из года в год — ремонтировали их, за ними следили и ухаживали, как за любимой девушкой.
Пока я возился в темноте сэтой дурацкой машиной, я не заметил, как подъехал таксист (как он здесь в это время оказался, ума не приложу!). Он все сообразил и по своей рации вызвал ментов. А мне, гад, и слова не сказал. Ну, а дальше все пошло как по маслу — скоро и быстро. Дело я фактически сам себе сшил, следователь только страницы нумеровал и мою подпись, где надо, требовал. Следователь оказался приличным человеком — два месяца меня под подпиской держал. Да и куда бы я делся! Но наговорили на меня прокурору всяких гадостей, тот и решил меня до суда в тюрьму упрятать, «на всякий случай». Так я очутился в замечательных «Крестах».
Annotation Офисный работник Максим устанавливает у себя дома спутниковую антенну, после чего его телевизор начинает принимать новый канал «Террор ТВ»
– Еттык, Вера Павловна. Извини, что так поздна. Дел к вам имею. Девочка, семь месяцев… Нада, очен нада. Записывай адрес, – обратился Коравье к Ане и начал диктовать. – Ну все, девочка, завтра в семь вечера Вера Павловна ждет тебя вот по этому адресу.
Женщина улыбнулась и положила перед ним сотовый телефон. Саша не разбирался в них, но понял, что сейчас будет. Вера Федоровна нажала на какие-то кнопки, и еще до того, как учительница передала телефон Саше, он услышал искаженный слабеньким динамиком голос
Куда Обратиться По Поводу Телевизионной Антенны По Улице Вилора Трифонова Дом 3
Ольга Васильевна услышала знакомый голос за спиной, оглянулась: Иринка! Дочь стояла возле высокого столика, где пьют кофе и едят пирожки, но теперь было поздно для кофе, буфет закрыт, она стояла с двумя подружками, и все трое болтали и жевали что-то. Длинные худые ноги Иринки в темных чулках, ее куцеватое пальтишко, из которого она выросла, надо менять, — каждый раз при взгляде на это пальтишко Ольга Васильевна испытывала какое-то душевное ущемление, мгновенный укол, но не заводила речи о покупке, Иринка тоже молчала: осень уж как-нибудь доходит, а на зиму есть неплохая шубка, — вся сутулая, долговязая фигура дочери с распущенными по нынешней моде волосами вызвали у Ольги Васильевны судорожный прилив нежности. Было так сильно, что она чуть не побежала к ней. «Моя сирота, — подумала она чуть не со слезами. — Она еще не понимает, что это. Но я знаю!»
И еще один день болтался с ними ненужный Влад. В море Сережа не подошел к ней ни разу, все время был с Владом, даже как будто сторонился ее. Она пугалась, успокаивала себя: делает так нарочно, хитрец, ведь и он знал и она знала, что ночью он придет снова. Потом какой-то человек отозвал Влада в море, они отплыли от берега, и человек передал новость. Тогда было много разных слухов и новостей. Она забыла, что именно. Помнила только: Влад и Сережа необычайно возбудились, побежали к Порфирию, но домработница сказала, что хозяин уехал в Москву, хозяйка больна и никого видеть не может, а гости разъехались. В саду не было ни одной машины.
Сайт для радиолюбителей — это сайт, где начинающий или уже опытный радиолюбитель может найти и бесплатно скачать любые понравившиеся принципиальные или электрические схемы большинства интересных устройств
220 В). Из-за наличия этого переключателя электробритву несложно и сжечь, поскольку доступ к нему хороший. После недолгих размышлений я поступил следующим образом. Ремонт выключателя заключался в перепайке проводов, ведущих от обмоток двигателя бритвы к этому выключателю-переключателю. Это позволило автоматически «убить двух зайцев» одновременно. Во-первых, исключался вариант работы бритвы в режиме
110 В с подключением к нашей сети 220 В. Во-вторых, ненадежный сетевой выключатель был обойден, и уже никогда не помешает нормальному функционированию электробритвы. Ошибиться при перепайке обмоток двигателя довольно сложно, поскольку сопротивление обмоток постоянному току отличается между собой почти в два раза. Я не стал нянькаться с восстановлением коммутирующих элементов, а просто подпаял обмотку двигателя
Куда Обратиться По Поводу Телевизионной Антенны По Улице Вилора Трифонова Дом 3
Ремонт пассажирских лифтов ул.В.Трифонова, д.3, п.1, 1а
Ремонт редуктора лебедки главного привода, ремонт тормозного электромагнита лифтовой лебедки 2 шт., выверка трехплечевого балансира кабины: со снятием нагрузки 2 шт.
е) перечень многоквартирных домов, в отношении которых договоры управления были расторгнуты в предыдущем календарном году, с указанием адресов этих домов и оснований расторжения договоров управления — отсутствует;
Как делать общинное радио (стр
Радиопрограммы должны представлять новые идеи, информацию и точки зрения. Следовательно, диктору необходимо всегда много читать, изучать и владеть информацией из надежных источников. Он/она должен(а) основательно организовать программу задолго до выхода в эфир.
2. При подключении передатчика к источнику питания всегда соблюдайте ПРАВИЛЬНУЮ ПОЛЯРНОСТЬ. Красный вывод или провод соединяется с положительным полюсом (+) от аккумуляторной батареи, а черный вывод к отрицательной (-). Неправильное подключение может повредить передатчик.
26 Июл 2019 jurist7sib 141
