Должен Ли Быть У Контрактников Кантик
Любители мудрости
Вспомним всем хорошо знакомую с детства операцию: какое-либо простое слово (например, «кастрюля») надо повторить 30–50 раз, при этом постоянно вдумываясь в его значение. Через несколько десятков повторений это слово потеряет для нас свой смысл, превратится в абсурдный набор звуков, и мы с удивлением спросим себя: почему данная вещь называется именно таким «странным» термином, а не другим? Мы привыкли к тому, что один предмет называется «кошкой», другой – «планетой», а третий – «цветком», и совершенно не задумываемся о связи названия с самим предметом, никогда не спрашиваем себя, почему дерево – это «дерево». Точно так же мы не задумываемся о связи наших представлений о мире с самим миром (хотя на самом деле связи-то никакой нет) и не спрашиваем себя, такова ли на самом деле действительность, какой мы ее видим (нисколько не подозревая, что она совершенно иная).
Такая вера и является врожденной идеей добра, которая прочно встроена в наше сознание его неотъемлемой частью и удерживает нас от непозволительных поступков. Ведь если бы мы искренне считали добро произвольной выдумкой, то творили бы все подряд. Значит, мы однозначно верим в то, что добро существует само по себе в качестве некой реальности. Откуда в нашем уме эта идея? Оттуда же, откуда солнце в небе, сердце в груди, крылья у птицы. Что следует из нее? Ведь если добро, как мы полагаем, существует на самом деле, значит, должен быть какой-то вечный его источник или некий незыблемый гарант, которым может быть только Бог. Иначе говоря, если мы неизбежно верим в наличие добра в действительности, то вследствие этого мы также обязательно верим в Бога как в непременную причину этого добра. Такое рассуждение является знаменитым кантовским доказательством существования Бога, которое чаще всего называют нравственным аргументом. Он будет шестым по счету после пяти, рассмотренных нами в главе о средневековой философии.
Семинарские занятия
Три коренных вопроса, с помощью которых Кант расчленяет содержание своей философии, имеют обязательную (необратимую) последовательность. Необходимой предпосылкой сознательной ориентации в мире является, по Канту, не только честная постановка каждого из этих вопросов, но и сам порядок, в котором они ставятся. Задаваться проблемой «Что я должен делать?» правомерно лишь тогда, когда найдешь сколько-нибудь убедительный ответ на вопрос «Что я могу знать?», ибо без понимания границ достоверного знания нельзя оценить самостоятельное значение долженствования и безусловного нравственного выбора. Еще более серьезной ошибкой будет превращение ответа на вопрос «На что я смею надеяться?» в условие для решения проблемы «Что я должен делать?», то есть попытка предпослать веру долгу.
Оценка религиозных надежд праведника оказывается у Канта двусмысленной: трудно установить, считает ли он эти надежды обязательными или только простительными для нравственного человека; видит в них источник моральной стойкости или костыль, на который люди вынуждены опереться из-за своей слабости. Этой двусмысленности очевидным образом противостоит категоричность, с которой Кант отвергает первичность веры по отношению к моральному решению. «Нам все-таки кажется, — писал он еще в «докритический» период, — что . более соответствует человеческой природе и чистоте нравов основывать ожидание будущего мира на ощущениях добродетельной души, чем, наоборот, доброе поведение на надеждах о другом мире». В «Критике практического разума» эта мысль отольется в лаконичную формулу: «Религия основывается на морали, а не мораль на религии».
Точить канты – как правильно и как часто
Заточку кантов можно сравнить с полировкой машины. Рано или поздно, лак на автомобиле закончится. Так же и с кантами — слишком частая заточка может привести к их истончению, что приведет к необходимости в замене матчасти, или к капитальному ремонту оборудования.
Кант – острая боковина зимнего инвентаря; лезвие, которое и вгрызается в снег и в лед; то, что всегда будет первым страдать при соприкосновении с твердыми поверхностями. В ходе эксплуатации горных лыж, или сноубордов на кантах появляются засечки, да и общая фактура кантов из-за постоянной их работы заметно тупится. В результате, спустя определенный промежуток времени канты не грызут снег, а скорее нежно гладят его, в результате чего контроль над сноубордом, или горными лыжами значительно притупляется. И если в мягком снегу это еще не столь заметно, то при выездах на облезлые склоны ситуация становится критической.
Иммануила Канта
Но не зря столько страниц «Критики чистого разума» было посвящено исследованию начальных ступеней познания — созерцанию и рассудку! Ведь и принцип причинности, и закон неизменной субстанции, и представление об универсальности пространственно-временных свойств и т.д. и т.п. — все это оказалось не более, как следом познавательной активности, оставленным на объектах, попавших в поле чувственного опыта человека, и к самим «вещам в себе» — объектам внешнего мира — не имеющим никакого отношения. Именно поэтому, любая попытка распространить эти знания на предметы, пока ещене попавшие в поле нашего опыта, но потенциально в рамках этого опыта наблюдаемые, имеет все основания рассчитывать на успех, что же касается предметов, по самому своему определению носящих сверхчувственный характер и которые, соответственно, могут мыслиться лишь как «вещи в себе», то подобная операция будет в принципе некорректной.
Первый — это уровень наглядного созерцания, на котором совершается непосредственный контакт человека с исследуемым предметом — уровень, поставляющий саму «материю опыта». Однако, один только чувственный опыт не может, как мы помним еще из платоновских диалогов, породить знания в точном смысле этого слова — для возникновения последнего необходимо превращение данных ощущений в понятия и, далее, связывание их в суждения. Именно такую функцию выполняют познавательные средства второго уровня — уровня рассудка. Так, например, простое наблюдение стола красного цвета еще не представляет собой знания, ибо знание появляется лишь тогда, когда испытанное ощущение мы превращаем в качественное суждение: «Данный стол красный». Но составлением частных, друг с другом не связанных суждений об отдельных вещах, естественно, не ограничивается многообразие исследовательской деятельности человека. Ведь по-настоящему умным считается лишь тот, кто не просто способен приписывать предметам предикаты, но и умеет находить между этими предметами и событиями внутреннюю, необходимую связь, умеет охватывать разрозненные суждения единым принципом, соединяя их в целостное, систематическое учение. Более того, как раз в создании такой единой системы знания, в конечном счете, и состоит высшая цель любой науки! Именно поэтому Кант выделяет еще один — третий и высший уровень человеческого познания — разум,в функцию которого входит обработка и систематизация посредством умозаключенийполученных на рассудочном уровне знаний. Эти три уровня, по мнению философа, полностью исчерпывают собой все возможные действия человеческого мышления[80], и, следовательно, к изучению законов функционирования используемых на этих уровнях мыслительных средств, полностью сводится задача, поставленная автором «Критики чистого разума».
Иммануил Кант
Став одним из крупнейших в XVIII в. теоретиков «правового государства», Кант настаивал на том, что в истинной республике должны править общеобязательные законы, а входящим в правительство должностным лицам надлежит обеспечивать неукоснительное соблюдение этих законов. К важнейшим принципам республиканского устройства Кант относил «отделение исполнительной власти (правительства) от законодательной», которая предполагалась остающейся в руках монарха, отчуждаемого, однако, от исполнительной власти.
Если для Канта рассудок — законодатель природы, а природа — всего лишь совокупность представлений, закономерно связанных друг с другом, то для материалистов — природа источник научных знаний, а научное знание есть отражение объективной реальности, достигаемое в познавательной деятельности.
Трудно ли быть умнее Канта
Потому что пишущий эти строки, не имея, как уже ранее говорилось, привычки к поклонению и преклонению, совершенно искренне считает, что быть умнее философа-идеалиста — невелика заслуга. И дело не в какой-то особой моей гениальности, а в том, что вся напыщенная кантианская и околокантианская философия, в сущности, отличается банальной мелкотравчатостью. Один-единственный постулат о наличии принципиально непознаваемых «вещей-в-себе» ставит на ней крест как на методологии познания (а это единственный реальный смысл философии вообще, выходя за пределы которого она начинает попросту паразитировать на науке). Этот постулат явился громадным шагом назад в сравнении с более ранним декартовским принципом познаваемости мира («нет ничего столь отдаленного, чего бы мы не смогли достичь, и ничего столь тайного, что бы не смогли понять»). Можно сколько угодно восклицать с придыханием: «Ах, Кант!» — но человек, постулировавший существование пределов рационального познания, однозначно ни хрена не светоч интеллекта. И ладно бы он еще честно признался — мол, меряю по себе, подвел бы под свои умствования естественное «IMHO» — так ведь нет, провозгласил собственную ограниченность глобальным принципом. Очень гениально, ага.
Да и пресловутый дуализм «звездного неба» и «нравственного закона» тоже, честно признаться, в пользу Канта не говорит. Поскольку, раз так, то получается: «звездное небо» — само по себе, «нравственный закон» — сам по себе. Трансцендентальные категории, видите ли.
Ну, и почему его сочли великим прямо при жизни? Возможно, потому, что туманная (если не сказать — мутная) кантовская доктрина неплохо совпадала с набиравшими силу настроениями тогдашнего общества, изрядно напуганного Великой французской революцией, трактовавшейся как один из закономерных итогов предшествующей эпохи Просвещения. Ага, вопил трясущийся от страха филистер, вот до чего довело вольтерьянство — до гильотины и до санкюлотов у власти! А все этот ваш Разум, которому, мол, нет преград и все такое! И тут является Кант, заявляет, что фиг вам, приверженцы чистого разума, есть в мире вещи-в-себе, недоступные ни вам, ни кому другому! Да и сами вы, как человеки, тоже отчасти вещи-в-себе, шоб ви знали. Вполне правомерно будет сказать, что Кант являлся с одной стороны наследником того же Просвещения, с другой — фактическим его отрицателем. В лице кантианства материалистическая традиция XVII — XVIII столетий устрашилась сама себя. И тут такой бальзам для потрясенных душ, такая шикарная философическая упаковка для привычных, от дедов-прадедов перешедших представлений, что «все в руках божиих», «неисповедимы пути. «, «умом Россию не понять», «человек предполагает, а бог располагает» и прочая подобная хренота. А раз так, вознесем несчетные хвалы проливателю сего бальзама и восславим его ныне, присно и вовеки веков! Ну, и восславили. И по сей день продолжают восславлять — не зная даже, за что конкретно. «Великий мыслитель» — это вроде лейбла, повесили когда-то давно, так и висит. «Страшная сила привычки миллионов», как выразился Ильич (правда, по другому поводу).
Кант: Бога нет
«Вы думаете, все кончено, можно расходиться по домам? Ни в коем случае! Будет представлена еще одна пьеса. За трагедией следует фарс. До сих пор Иммануил Кант изображал неумолимого философа, он штурмовал небо, он перебил весь гарнизон, сам верховный владыка небес, не будучи доказан, плавает в крови; нет больше ни всеобъемлющего милосердия, ни отеческой любви, ни потустороннего воздаяния за посюстороннюю воздержанность, бессмертие души лежит при последнем издыхании — тут стоны, тут хрип — и старый Лампе (слуга Канта — Л. Б.) в качестве удрученного свидетеля, стоит рядом, с зонтиком под мышкой, и пот от ужаса, и слезы льются по его лицу. Тогда разжалобился Иммануил Кант и показывает, что он не только великий философ, но и добрый человек; и он задумывается, и полудобродушно, полуиронически говорит: «Старому Лампе нужен Бог, иначе бедный человек не будет счастлив, — а человек должен быть счастлив на земле — так говорит практический разум — мне-то что — ну, пусть практический разум и даст поруку в бытии Божьем». Под влиянием этого довода Кант различает теоретический разум и разум практический, и посредством последнего, словно волшебной палочкой, он воскресил вновь труп деизма, убитого теоретическим разумом»[15].
Кант ниспроверг Бога в сфере природы и логики, но оставил всё же за ним сферу морали. Ему не нужен Бог, чтобы объяснить явления природы, но когда речь заходит о поведении человека, то тут не то, чтобы «без Бога ни до порога», но идея высшего существа может быть весьма и весьма полезной.[14] Почти по Вольтеру: если бы Бога не было, то его следовало бы выдумать.
Российское гуманистическое общество
Антиномия (греческое слово) обозначает сочетание, существование взаимоисключающих, противоречащих друг другу суждений, с одинаковой степенью достоверности обоснованных. В критической философии Канта они имеют тот смысл, что в разуме человека неизбежно возникают неразрешимые противоречия, когда человек пытается разрешить три трансцендентальные идеи, прилагая их к конечным вещам, то есть каждый раз, когда мы пытаемся получить абсолютные знания о мире в целом. Таких антиномий Кант называет четыре.
Во второй – «критический» – период на первый план выдвигаются вопросы гносеологии, и Кант создает систему философского идеализма. Кант ставит перед собой задачу преодолеть крайности рационализма и эмпиризма, создать принципиально новую теорию познания. В программном труде «Критика чистого разума», открывающем «критический» период в творчестве Канта, он сформулировал основные вопросы, которые и должны составить предмет философии. Вот эти вопросы: 1. «Что я могу знать?»; 2. «Что я должен делать?»; 3. «На что я могу надеяться?»[3].
ИММАНУИЛ КАНТ
Кант под «практической» областью понимает (от греч. «праксис» – поведение) лишь область морального поведения. Поэтому определенный приоритет познания, основанного на практическом поведении, перед чисто теоретическим познанием, к которому он приходит в этических трактатах, относится у него лишь к моральной области. Дальнейшее развитие немецкой философии показывает, однако, что Кант столкнулся с проблемой, которая могла быть полностью исчерпана лишь в марксистской философии.
Шеллинг, который в «Письмах о догматизме и критицизме» полагал, что постулаты Канта имеют значение побудителей морального поведения в некоем прагматическом смысле, еще в большей степени (в свои классический период), чем Фихте, склонялся к пантеизму. К этой традиции принадлежит и Гегель, который в мировоззренческом отношении следует за Шеллингом классического периода и преодолевает эту тенденцию подробной разработкой системы во всех деталях. В «Феноменологии духа» он анализирует постулаты Канта и находит в них противоречия. Эта критика Канта Гегелем является позитивным выражением пантеистической позиции неличного абсолюта, развивающейся человеческой истории вопреки теоретически недоказуемому внемировому абсолюту Канта, который должен побуждать нас к моральному поведению.
Должен Ли Быть У Контрактников Кантик
Так подтверждает ли реальная жизнь предположение Канта о заложеннном внутри самого разума механизме самоочищения от предрассудков? Оправдался ли, по большому счету, тот грандиозный просветительский проект, которым жила Европа последние триста лет? Разве не давит снова религия? Разве массы не тяготеют к успокоительному обману и умственному питанию смесью эрзац-науки и дешевой эзотерики? Хотя, в отличие от Средневековья, плоды рациональной и научной мысли теперь всем доступны, только зайди в книжный магазин. Всего и дел, что подойти не к той, а к этой полке. Так почему же в массовом порядке снова подходят «не к той»?
1) Кант развивает немецкую, протестантскую версию Просвещения, согласно которой свет вносится не извне продвинутым авангардом, как в идеологии Руссо, а уже присутствует в естестве каждого человека. Надо только протереть окошечко разума от копоти предрассудков, в первую очередь религиозных. Но все же как можно утверждать, что «человек находится в непросвещенном состоянии по собственной вине»? Не перегиб ли это? Кант же сам говорит, что самостоятельное решение в вопросе веры, без опеки извне — это удел только сильных, а большинство людей слабые. Не слишком ли он много требует от человека?
Жизнь и труды Канта
Кант мог проявлять равнодушие к своим родственникам, зато ему, похоже, нравилось жить в богатых семьях, нанимавших его в качестве домашнего учителя. Его внешность была столь же странной, что и характер. Рост составлял менее 157 см, голова была непропорционально большой относительно туловища. Тело слегка искривленное, левое плечо ниже правого, которое, в свою очередь, было немного отведено назад. Голова как будто плохо держалась на шее и была постоянно наклонена в ту или иную сторону. Ходил Кант в потертом платье и почти никогда не имел денег в кармане. Неудивительно, что в годы учебы в Кёнигсбергском университете (который сам по себе едва ли мог считаться центром светской жизни) он являл собой довольно печальную фигуру. Теперь же, принаряженный нанимателями в элегантное платье и получивший возможность общаться с гостями семьи, Кант буквально расцвел. Он вскоре развил находчивость, обрел лоск и уверенность в себе, набил руку в игре в карты и бильярд. Когда богатые семьи отправлялись на лето в загородную местность, Кант сопровождал их, иногда отъезжая от Кёнигсберга почти на 60 километров. (Это самое большое расстояние, на которое он когда-либо удалялся от родного города.) Однако этот период относительной элегантности был всего лишь этапом в его жизни.
Иммануил Кант родился 22 апреля 1724 г. в Кёнигсберге, в ту пору столице Восточной Пруссии (ныне российский город Калининград). Предки его были выходцами из Шотландии, которые уехали оттуда в предшествующем веке и, возможно, находились в родстве с небезызвестным шотландским проповедником XVII в. Эндрю Кантом. Считается, что именно от его фамилии произошел английский глагол cant, который означает «выражаться непонятно из-за обилия профессиональных слов». Эта семейная черта должна была во всей своей силе проявиться у великого философа.
Должен Ли Быть У Контрактников Кантик
5. Заключение контракта о прохождении военной службы, прекращение его действия, а также иные отношения, связанные с ним, регулируются настоящим Федеральным законом, Положением о порядке прохождения военной службы, а также законодательными и иными нормативными правовыми актами Российской Федерации, определяющими порядок прохождения военной службы и статус военнослужащих.
5. Требования, предусмотренные пунктами 3 и 4 настоящей статьи, устанавливаются министром обороны Российской Федерации или руководителем федерального органа исполнительной власти, в котором настоящим Федеральным законом предусмотрена военная служба.
Кант И
материнского лона, то только родство между ними могло бы привести к идеям, которые, однако, столь чудовищны, что разум отшатывается от них, но такие идеи не следует приписывать нашему автору, если быть справедливым. Что касается вклада автора в сравнительную анатомию всех видов животных вплоть до растений, то пусть те, кто изучает природу, сами судят, насколько наставления, которые автор дает для новых наблюдений, могут помочь им и имеют ли они вообще какое-либо основание. Однако [идея о] единстве органической силы (стр. 141), которая как самообразующаяся в отношении многообразия всех органических существ, а затем в зависимости от этих органов действующая через них различным образом составляет все разнообразие родов и видов этих существ, — это идея, находящаяся всецело за пределами ведущего наблюдения естествознания и принадлежащая к чисто спекулятивной философии, в которой эта идея, если бы она проникла в нее, произвела бы огромные опустошения среди привычных понятий. Но пытаться определить, какая организация головы внешне, по своей форме, и внутренне, в отношении содержащегося в ней мозга, необходимо связана с расположением к прямой походке, а тем более каким образом организация, направленная для достижения только этой цели, заключает в себе основание для обладания разумом, которым благодаря этому наделяется животное, — все это явно превосходит всякий человеческий разум независимо от того, движется ли он ощупью, держась за путеводную нить физиологии, или порхает, следуя путеводной нити метафизики.
Кант в своем понимании Просвещения примыкает к его наиболее выдающимся представителям, но вместе с тем идет дальше их, преодолевая в известной мере некоторые свойственные им наивные представления. Для него Просвещение — необходи мая, обусловленная самой природой разума, историческая dnova духовного возмужания человечества, эпоха перехода от несовершеннолетия к совершеннолетию. С этой точки зрения эпоха, предшествовавшая Просвещению, не была чем то противоречащим человеческой природе; это было духовное несовершеннолетие человеческого рода, причиной которого, по мнению Канта, был не недостаток ума, а недостаток решимости и мужества самостоятельно пользоваться им. Значит, сущность Просвещения заключается не просто в распространении знаний, а в развитии активности человеческого разума, который должен не просто усваивать истины, но осознать свое суверенное положение, свое естественное право верховного судьи. Нельзя, конечно, сказать, что такая постановка вопроса была совершенно чужда предшествующим просветителям, однако у Канта она выражена с гораздо большей определенностью.
Любите ли вы Канта
Александр Гиринский: Во-первых, стоит сказать, что лицеисты, конечно, незаурядная социальная группа: это ребята из хороших семей с изначальным запросом на какое-то интеллектуальное развитие. У них есть спрос на подобного рода литературу.
Тамара Ляленкова: Хочу начать с авторитетов, поскольку история с присвоением имени Иммануила Канта калининградскому аэропорту представляется весьма показательной. Как утверждали некоторые издания, местные граждане отдали предпочтение философу.
Должен Ли Быть У Контрактников Кантик
Курьез. В 1758 г. русские войска во время 7-летней войны заняли Берлин (Восточную Пруссию), и Кант присягнул на верность Елизавете и несколько лет был гражданином России. Но Петр III вернул Землю немцам, и Кант опять стал немецким гражданином.
В докритический этап Кант обычный, реалистичный философ. Занимается проблема естествознания, проблемами философии науки; одновременно занимается проблемами познания, гносеологии. Главная проблематика – проблемы естествознания и гносеология.
Наследие предков
Аналитика возвышенного.
Категория возвышенного играет у Канта, идущего в этом вопросе вслед за Э. Бёрком, относительно самостоятельную роль — она и соотносится с категорией прекрасного и противостоит ей. Кант обращает внимание на то, что уже интерес к прекрасному в природе возвышает нас в моральном отношении и сам по себе есть признак доброй души настолько, что даже порождает «преимущество красоты природы перед красотой [произведений] искусства». С другой стороны, «прекрасное готовит нас любить нечто, даже природу, без всякого интереса, воз-вышенное— высоко ценить нечто даже вопреки нашему (чувственному) интересу». Если в суждениях о прекрасном субъективная целесообразность соз¬дается через соответствие между воображением и рассудком, то в суждениях о возвышенном — через соотношение между воображением и разумом.
Таким образом, эстетические идеи «Критики чистого разума» мягко интегрируется непосредственно и в «Критику способности суждения».
По Канту: «Вкус есть способность судить о предмете или о способе представления на основании удовольствия или неудовольствия, свободного от всякого интереса».
Всякий интерес, говорит Кант, вредит суждению вкуса и лишает его беспристрастности, особенно если этот интерес не предпосылает целесообразность чувству удовольствия, как это делает интерес разума, а основывает ее на нем; последнее всегда происходит в эстетическом суждении, поскольку что-либо радует или печалит.
Суждение вкуса, на которое привлекательность и трогательность не оказывают влияния (хотя они и могут быть связаны с благорасположением к прекрасному), которое, следовательно, имеет своим определяющим основанием только целесообразность формы, есть чистое суждение вкуса.
«Суждение вкуса может быть названо чистым лишь в том случае, если к его определяющему основанию не примешивается эмпирическое благорасположение» [5 ].
